| Самое яркое воспоминание
военных лет
|
« Наш детский сад в конце лета 1941 года отправили за город. Привезли на летние дачи в сосновый бор. Отправляли по железной дороге. Родители большинства детей были на работе и не провожали нас. С нами были воспитатели и нянечки. Но как только мы приехали, началось наступление немецких войск, бомбили с самолетов. Во время бомбежки, дети, испугавшись убегали в сосновый бор. Прятались за деревьями, в кустах. Плакали. Воспитатели и нянечки бегали среди сосен, кричали, не могли собрать и успокоить детей. Родители, узнав о наступлении немцев, сами бросились спасть своих детей. За город, вместе с другими, приехала и моя мама. Заведующая детским садом решила возвращать всех детей в город. Посадили детей в поезд, а вместе с детьми разместили раненых солдат. Когда поезд тронулся, появились немецкие самолеты. Они стали летать очень низко. Тогда детей посадили к окнам, а солдат положили на пол и под лавки. Самолет пролетел несколько раз, но бомбить поезд не стал. А другие поезда разбомбили. Погибло много детей и покалечило. Было очень страшно».
Так для пятилетней Томы началась война. За городом, без родителей, под бомбежками. Она ехала в поезде, прижавшись к маме, думая, что самое страшное позади. Приближаясь к Ленинграду, люди были уверены, что спасаются от немцев, и представить не могли тогда, какая беда их ждет впереди в родном городе. В блокадном городе.
Тамара Ивановна помнит ежедневные бомбежки, днем и ночью. Как из разрушенных квартир люди уходили в уцелевшие дома и помогали друг другу выжить. « Самое страшное для меня – это бомбежки. Особенно страшно когда бомба летит. Гул. Взрыв. Сначала войны всегда убегали в бомбоубежища. А потом не стали прятаться. Куда упадет, туда и упадет. В бомбоубежищах то же было опасно. Часто рассказывали о вредителях и диверсиях. Бомбили ежедневно по несколько раз в день. А ночью в доме темно, а на улице все небо в прожекторах. Первое время уснуть было невозможно от взрывов, воя сирен, а потом усталость, голод и холод взяли своё. Спали и под взрывы».
Все воспоминания о блокаде вновь и вновь возвращаются к слову «голод».
« Когда сгорели продовольственные склады, нас сразу перевели на карточки. Они были разных цветов: детская — розовая, взрослая — желтая, студенческая – зеленая. Карточки давали на месяц. Если и потеряешь, их уже не дадут. Мама посылает за хлебом и наказывает: « Сотри, карточки не потеряй!» Иду в магазин, а карточки зажму в кулачке. Хлеб возили не каждый день. Придешь иногда, а на двери большой замок и написано « Хлеба нет». Идешь по улице, а человек мертвый лежит. Перешагнёшь и идешь дальше. Люди в очереди за хлебом стоят иногда всю ночь. А под утро замерзнут.
Все время хотелось есть. Чувство голода не покидало все годы блокады. Каждый день, каждую минуту. Ухожу в детский сад и говорю маме: « Мама, свари мне чего – нибудь поесть!». А она отвечает : «Нет ничего, ни крупинки, ни пшёнинки!» — « А ты щей свари, из крапивы. Что бы хоть похлебать до сыта». Варили и из крапивы, из лебеды, пекли липовые лепешки.
Хлеб получали: мне 50 г, маме – 250, маминому брату Ивану – студенту – 150 г. Дома все складывали и делили все поровну. А мамин брат всегда немного мне отламывал от своего кусочка. Мама его ругала: Ванюшка, что ты делаешь, упадешь, тебе учится! А он говорит: Я пожил, а нам надо её поднять!»
По рассказам блокадницы «воды не было, водопровод не работал. От Невы жили далеко. Собирали воду из луж, проталин, топили снег. Зимой снег грязный от гари и копоти взрывов, крови. Топили и пили. Талым снегом и умывались и мылись. Были очень худые. Из — за этого все вшивели. Мама с меня майку была вынуждена сжечь, что бы от вшей избавиться хоть на время. Детей на улицах было мало. Они были слабые, ходили как тени за старшими». Другим испытанием для жителей блокадного города стал холод:
« Было очень холодно. Печка буржуйка топилась, когда было чем. Но грела, пока топиться, как костер. А перестанешь топить, чуть и уже холодная. Топили не каждый день. Топить было нечем. Спасали бабушкины перины. Спали с мамой вместе. На одну ложились, а второй укрывались.
Прежде чем съесть суп из сушеной крапивы или лебеды, сначала миску на буржуйке грели, чтобы миска не сразу остывала, и суп дольше был горячим. Тогда пока ешь, хоть изнутри почувствуешь тепло.
Дома на окраине Ленинграда были деревянные. Придет иногда управдом и скажет: «Завтра уходите. Этот дом расселяем». Дом разбирают на дрова, что бы топить больницы, школы. Электричества в домах не было. Освещали фитилем.»
Зато в блокадном Ленинграде продолжали работать люди, работали заводы, организации, школы . Тамара Ивановна вспоминала, что когда разбомбили их дом, еще в начале блокады в 1941 году, мама приняла решение всегда дочь брать с собой. Везде, и на работу, и в очередь за хлебом. «Если суждено погибнуть, то вместе» говорила мама. Это теперь Тамара Ивановна понимает, что мама стремилась защитить свою дочь, боялась отлучиться от неё даже на минуточку. Её голодная и измученная мама работала, перешивала дочке и другим детям одежду, расчищала завалы от разрушенных домов, копала грядки, на которых выращивала репу и брюкву. Наверное, именно защита матери и спасла её жизнь в блокаду. Но маленькая Тома, тогда этого не понимала, капризничала и плакала, когда не хотела вставать утром и далеко ехать, или даже идти с мамой на её работу.
« Один раз шли с мамой на работу ночью, и на пути яма, глубиной с дом. Воронка от бомбы. Бах туда обе. Но до дна не упали, запутались в проводах. Слышу мамин голос: « Тома, ты жива». « Жива» — отвечаю. « Ползи ко мне». Я доползла до неё. Стали думать, как выбираться. Лезем, лезем, с метр до края останется, мы опять скатываемся. Голодные же. Сил нет. Я плачу, а мама говорит : « Не плачь. Выбираться скорее надо. Мне надо быстрее на работу. Мне ведь истопить надо пока рабочие не пришли. Если опоздаем, меня в тюрьму, а тебя в детский дом». Я этого боялась страшно. Так с этим страхом и из ямы выбралась.»
И в войну дети оставались детьми. Среди огромного моря ужаса и горя радовались самому малому. У Тамары Ивановны теплые детские воспоминания связаны с трамваем:
« Иногда едем в вагоне. Я говорю: « Мама, я спою!». Она скажет « Томарка, люди все голодные, больные, изможденные. Блокада. До песен ли им?»
А пассажиры говорят : « Пой девочка, пой». И я пою на весь вагон, а у самой ни голоса, ни слуха.
Или зимой. Едем долго. В трамвае холодно. Окна покрыты льдом. Ничего не видно. Я губенки к стеклу приложу. Дышу. Маленькую дырочку оттаю, одним глазом смотрю. Спросят: « Какая остановка?». Я кричу на весь трамвай. Я же за три года все остановки выучила. Мы жили в Лесном районе , на самом краю Ленинграда. Только в 1943 году дали квартиру в центре, у Витебского вокзала. Красивый дом. Квартира на шестом этаже. Лифт, конечно, не работал. Спускаться пешком не хочется, так я на перила и по ним до первого этажа еду. Мама ругает, но, ни за то, что упасть можно, а зато, что штанишки все изорву».
Ярким воспоминанием в блокадного детства стал Новый 1942 год. Самый суровый, голодный и холодный. « Папу убили в декабре 1941. Председатель профсоюзного комитета сказала маме: « Приведи дочку на профсоюзную ёлку для детей профессоров и ученых». Мама меня привела. Вестибюль большой-большой. Саму ёлку не помню. Но были игрушки все- все- все — целый угол. И сверху лежала кукла. Большая. В коробке. Коробка открытая, и она лежит. « Вот игрушки, выбирай какую хочешь». Конечно, я выбрала куклу, а она мне до пояса была» .
Тамара Ивановна, улыбаясь, вспоминала, как она, когда была очень голодная, стояла у вентиляции кондитерской фабрики и дышала теплым сладким воздухом, а потом шла домой счастливая, будто сытая. А у нас от этих слов наворачивались слезы. И Тамаре Ивановне рассказ давался всё труднее. Тяжелые воспоминания перенесли её в то страшное время. Больше всего мы ужаснулись, услышав ,как она встретила немецкого солдата, как убегала от него от него изо всех сил, которых и не было вовсе. Даже представить это страшно, а каково пережить ребенку. « Уже после снятия блокады однажды встретила немца. Я шла к маме на работу после школы. Шла через пустырь. И вдруг, передо мной появляется немец, огромный ( или мне так казалось), обросший. Он показывал на рот и что то говорил по — немецки. Я поняла, что он хочет есть. Несколько секунд я стояла оторопев. Потом развела ручонки, мол нет у меня ничего. И, откуда только взялись силы, прыгнула как зайчонок, и бежала без оглядки. До сих пор не могу без страха вспоминать эти минуты своей жизни. Ужас и страх нечеловеческий пережила я тогда».
Ярким впечатлением детства конечно стал день Победы. Маленькая Тома, услышав залпы салюта, подумала, что началась бомбежка и спряталась, забилась под стол. Мама долго убеждала девочку, что это салют и война кончилась. «А вечером – опять салют. Около дома была постройка. К ней приставлена деревянная лестница. Старая лестница давно прогнила. Но я, следом за подростками и молодежью, то же залезла смотреть салют. Когда салют закончился, все спустились и ушли. А я, самая маленькая, на смогла : попробую ступить на лестницу, а она качается. Бегаю из стороны в сторону и плачу. Пока какой- то прохожий парень не помог мне. Так запомнился мне День Победы и праздничный салю».
Мы слушали, поражались страшной правде войны и удивлялись силе духа людей блокадного Ленинграда, их стойкости и взаимопомощи. А Тамара Ивановна в свою очередь сожалела об ожесточенности современных людей:
« ведь когда блокаду сняли, в городе было много немецких военнопленных, но все ленинградцы относились к ним очень гуманно, даже жалели». |
